отсюда. Все уже настроено. От тебя требуется только нажать на спусковой крючок.
– Ты имеешь в виду кнопку?
Викинг снова берет мою руку и очень ласково, словно учит ребенка держать карандаш, подтягивает ее к оружию.
– Она спит, – заверяет он меня. – И ничего не почувствует.
Мое дыхание учащается, становится резким и рваным.
– Нет, – говорю я. – Нет, так неправильно. Я же даже не вижу ее. Она которая? Зачем ее создали?
– Нажми кнопку. Это же просто.
Я мотаю головой и пячусь. Меня снова охватывает страх перед пустым проемом, и я пытаюсь за что-нибудь ухватиться. Единственное, за что можно ухватиться, – это оружие, и я отшатываюсь от него. Выбранное время, план, цена. Все было сделано для того, чтобы я просто подошла и нажала кнопку.
На том залитом солнцем балконе Лалабелль представила все так, будто ее решение было спонтанным. Прихотью. Но мне давно надо было понять, хотя бы основываясь на папке. Все было тщательно спланировано.
Там, на улицах, я чувствовала себя агентом-одиночкой, за которым через весь город тянется кровавый след. Сейчас же, видя все это, понимаю, что никогда не была одиночкой. Что маячок в моем пальце… «Митоз» установил его для собственных целей, или Лалабелль сидела с телефоном в руке и наблюдала за перемещениями маленькой красной точки?
– Нет, – говорю я Викингу. – Нет. Я даже не знаю, кто она. Я ничего о ней не знаю.
– А тебе надо?
– Да. Да. Я…
– Ты считаешь, так милосерднее? Смотреть ей в глаза, когда делаешь свое дело?
– Я должна сначала поговорить с ней. Я хотя бы объясню…
– Ты говоришь, как серийный убийца, – жестко и сердито говорит Викинг. – Ты думаешь, они будут рады узнать, что им суждено умереть?
Я вздрагиваю. Меня называли по-разному, но «серийный убийца» кажется самым жестоким. Я не получаю удовольствия, убивая. В другой жизни я могла бы быть художником. Или матерью семейства, или светской львицей, или отшельницей, или крылатым тигром из сна. Я могла бы быть кем угодно или никем, но Лалабелль создала меня для того, чтобы убивать.
Его голос становится мягче, но взгляд остается суровым.
– Это самый милосердный способ, – говорит он. – Ты никому не окажешь услугу, затягивая дело. Во всяком случае, Лалабелль. Поэтому действуй быстро. Сделай дело и забудь об этом.
Я смотрю на темное небо, как будто могу увидеть там Портрет, как она спит в городе внизу. Но вижу только собственное бледное отражение в стекле. Я думаю о Художнице и о кровати, в которой я спала. Он говорил, что Портреты не нуждаются в сне, и я думаю, что и мне не суждено было спать. Я только зря тратила время.
– Послушай, – говорит Викинг, – убийство – это игра. Или ритуал. Это просто задание. Неприятное задание. Если ты должна выполнить его, то делать это надо по рациональным причинам и в здравом рассудке. Избавиться от всех эмоций.
– Я чувствую, что это неправильно, – бормочу я.
– Что?
– Неправильно. Даже еще хуже, если делать так, как ты говоришь. Не должно быть так просто.
Викинг вздыхает и проводит рукой по лицу. Заговаривает он в том тоне, каким обычно детям объясняют сложные понятия.
– Ты думаешь, эмоции помогут тебе? Ты думаешь, для нее имеет значение, мучаешься ты или нет? Формирование подобных привязанностей – от этого никому пользы нет. Не будь эгоисткой. Ты не можешь просить их отпустить тебе грехи. – Я не двигаюсь, и Викинг продолжает: – Хочешь знать, почему в папке информация собрана в таком порядке? – Я лишь киваю. – Из экономии, – говорит он. – Я определил локации на карте и нашел самый эффективный маршрут. Вот и всё.
Я долго смотрю на него, потом на город через стекло, на спящий Портрет, с которым мне было не суждено встретиться. И нажимаю кнопку.
Потом, когда мы едем в лифте, Викинг поворачивается ко мне и самым обыденным тоном говорит:
– А ты знала, что они были в Колизее?
– Что? Кто? – слышу я свой голос. Бездумно наблюдаю, как на дисплее меняются цифры. Девяносто девять. Девяносто восемь. Девяносто семь.
– Лифты, – говорит Викинг. – Подъемники. Целых двадцать восемь. Приводили их в действие, естественно, рабы.
– Естественно, – эхом произношу я. Семьдесят девять. Семьдесят восемь.
– Они использовались, чтобы поднимать зверей на арену. По тем временам это было новшество. У них под землей была целая сеть лабиринтов. Иногда они затапливали весь амфитеатр, чтобы воссоздать морские сражения.
– Ясно, – говорю я. – Круто. Ново.
– Я, знаешь ли, не отсюда, – говорит Викинг, прежде чем двери открываются. – В первый раз, когда я летел сюда, город с высоты выглядел для меня именно так. Как Колизей.
Если это признание своего рода или даже извинение, сообщение до меня не доходит.
Когда мы выходим на улицу, у тротуара нас уже ждет минивэн «Митоза».
– О, черт… – говорю я и хочу убежать, но Викинг хватает меня за руку.
– Слушай, – торопливо говорит он, – не важно, какую точку ты выберешь, только выбирай быстро. Без колебаний.
– Зачем?
– Они отслеживают движение твоих глаз, – шипит он, когда дверь минивэна отъезжает в сторону. – Они ищут нерешительность.
Юристка вылезает первой, ее каблуки стучат по тротуару. День, вероятно, выдался долгий: у нее темные круги под глазами, а на лацкане жакета пятно, кажется, от горчицы.
– Вы за нее отвечаете? – спрашивает она, указывая планшетом на Викинга. – Я могу взглянуть на ваше удостоверение, сэр?
Викинг вздыхает и достает из бумажника карточку. Прищурившись, юристка принимается с бешеной скоростью печатать в планшете.
– Известно ли вам, сэр, что статус мисс Рок обязывает ее информировать нас о любом повреждении, нанесенном ее Портретам? Укрывательство дефектного Портрета или продолжение работы с ним является серьезным нарушением контракта. Если…
– Она не дефектная, – перебивает его Викинг. – Просто ее рука…
Я почти не слушаю. Все мое внимание сосредоточено на инженере, который вылезает из машины.
Мы начинаем ссориться, а тем временем ночные бары заполняются посетителями, со стоянок такси на нас смотрят клубные